Инновационный центр текстильной и лёгкой промышленности
+7 (495) 777-43-08 Единый номер – Москва
16.08.2021

Д.Р. Белоусов Противоречия перспективного периода: к выработке повестки дня на среднюю и долгосрочную перспективу

belousov-dmitrij-removich-inp-ran_small.jpegДмитрий Рэмович Белоусов, руководитель направления анализа и прогнозирования макроэкономических процессов Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, к.э.н. 

Анализ экономической и социальной ситуации приводит к выводу о том, что мир вступает в полосу глобальной нестабильности и противоречий. Налицо кризис компенсаторных и базовых институтов; человек из субъекта исторического процесса превращается в объект управления; резко усиливаются противоречия на разных уровнях; конфликт труда и Капитала с учетом национального характера труда и глобального характера капитала. Производство, сфера безопасности, прикладная наука региона, а финансовая и институциональная системы остаются глобальными. Усиливаются информационные и торговые войны. В условиях многоуровневого кризиса трудно предсказать, каким будет новый социальный порядок, но переход к нему будет непростым, с большой вероятностью (макро-) региональных конфликтов. 

1. Основная проблема, касающаяся анализа долгосрочных процессов, состоит в том, что вместо ожидавшегося некоторыми исследователями начала периода «технологической гармонии», рациональным образом разрешающей имеющиеся противоречия, мы получаем более противоречивый и турбулентный мир. Происходящие процессы и объективная логика развития экономической и социальной ситуации состоят в том, что мы вступаем в эпоху не глобальной гармонии, а новой глобальной нестабильности, усиления старых полей противоречий и возникновения новых. Против ожиданий, мы вступаем в эпоху дисбаланса, из которого и родится новый социальный порядок. Какой — мы пока не знаем.

2. Мир вступает в полосу глобальной нестабильности. Обсуждать социальную повестку дня, развитие общества и гуманитарной сферы придется в условиях многоуровневого кризиса:

§ компенсаторных и базовых институтов (статус должника и кредитора, справедливая стоимость активов в эпоху «экономики пузырей», правосудие и санкции в эпоху «highly likely» — когда санкции, включая изъятие активов, накладываются без решения суда);

§ человека в эпоху становления моделей социального управления, «постправды» и «настройки на пользователя» сетевого информационного контента.

С одной стороны, мы находимся в ситуации кризиса как компенсаторных, так и базовых институтов. Достаточно сказать, что глобальный должник (США) накладывает санкции на своих кредиторов — Китай и Россию. И мир это принимает. Должник является держателем системы институтов, в рамках которых он предъявляет претензии кредиторам, в том числе по активам (характерные примеры — дело Huawei или Дерипаски).

Какова «справедливая» стоимость активов в цифровую эпоху? Цифровые платформы, размещающие бумаги на глобальных рынках, стоят дороже «Газпрома (за которым стоят и запасы сырья, и инфраструктура, и производственные мощности). При этом их капитализация существует под ожидание роста — причем сумма программ развития ведущих платформенных компаний несовместимы. Заметим, что эта экономика уже давно не является виртуальной: так, соответствующие бумаги становятся, например, обеспечением кредитов компаниям, производящим вполне себе физические товары и услуги. Соответственно вполне вероятный кризис на рынке бумаг сектора ИТ приведет к глубокому коллапсу реального сектора (не говоря уже об аспекте оценки рисков управления пакетами активов и т. д.) с соответствующими последствиями для занятых и т.п.

С другой стороны, очень быстро меняется сам человек. Принято считать, что человек — это субъект исторического процесса. Сегодня мы наблюдаем за становлением системы рынка образов, установлением системы социального, группового управления контента информационного, настроенного на персонального пользователя. И это, превращая человека (и как личность, и как участника общественного процесса) в объект управления, «проблематизирует» саму концепцию человека как мерила и субъекта процессов в экономике и обществе.

3. Все это происходит на фоне резкого усиления противоречий

Первый уровень — противоречие глобального с национальным. Конкретно речь идет о противоречии между глобальными сетями институтов (в том числе финансовых), информации, соответствующих инфраструктур — и национальных государств.

Второй уровень — противоречие между национально «приземленным» производством и глобальным потреблением, финансами и технологиями.

С одной стороны, производство осталось «здесь». Люди работают (за исключением айтишников, людей «новых профессий» и т. д.) на конкретном предприятии, в конкретном городе, в своей стране.

При этом они потребляют продукцию со всего мира. Даже при низкой зарплате, работая на предприятии, откуда их не могут уволить в силу социальных причин (просто некуда), они все равно являются объектами глобальной социальной рекламы, глобальной маркетинговой политики, пользователями торговых сетей и т. д. Во всем мире потребители приобретают товары, произведенные глобальными компаниями, рекламируемые в рамках глобальных рекламно-информационных кампаний (в том числе глобальными корпорациями ИТ-инфраструктуры, например Google) и поставляемые глобальными же торговыми площадками, такими, как Amazon.

Дополнительная проблема заключается в том, что новейшие технологии, выстроенные вокруг ИТ-сектора, трансграничны. Айтишники собирают свою работу по всему миру, финансисты работают по всему миру, ученые участвуют в глобальных проектах.

Один из наглядных результатов: массовые социальные движения привели, как правило, к ухудшению социальной ситуации на местах и улучшению ситуации у глобальных игроков, получивших, например, массовую трансграничную миграцию, сдерживающую удорожание труда.

Заметим, что вне наиболее развитых стран отсутствуют принципиально важные компоненты, обеспечивающие включенность на сколько-нибудь ключевой позиции в формирующуюся мировую «экономику цифровых платформ».

В условиях стремительной цифровизации создаются цифровые гиганты, контролирующие ключевые сервисы и инфраструктуру цифровой экономики глобального масштаба. С одной стороны, это ускоряет и удешевляет цифровую трансформацию деловых и общественных процессов; с другой — монополизирует рынки, препятствует возникновению конкуренции, ставит под контроль владельцев «цифровых гигантов» деятельность предприятий и организаций по всему миру. Они обладают свойствами, позволяющими им не только стабильно удерживать, но и улучшать свои рыночные позиции, управлять созданием и развитием огромных рыночных сегментов.

Крупнейшие предприятия цифровой экономики:

§ обеспечивают точки роста и развития новых технологий, скупают технологические разработки по всему миру, стремятся захватить несформировавшиеся рынки;

§ определяют стандарты рынков, создают и продвигают новые бизнес-модели; рыночная и экономическая сила таких национальных цифровых чемпионов позволяет структурировать (в том числе вокруг соответствующих платформ) не только свой, но и иностранный бизнес, а ряде случаев — информационные потоки и формы общественной активности;

§ привлекают значительные капиталы. Сейчас практически все компании из Топ-10 индекса Nasdaq по капитализации имеют свои глобальные платформы и экосистемы, а часть компаний с помощью своих экосистем управляют глобальными ИКТ-инфраструктурами.

Сегодня ни одна российская корпорация не управляет глобальными цифровыми платформами, не влияет на глобальную инфраструктуру цифровой экономики — это делают американские, европейские и китайские корпорации.

Третий уровень — противоречие между локальным трудом и «обезлюдивающимися» глобальными технологиями. Похоже, это проекция классического «марксистского» конфликта труда и капитала на новый мир глобальной конкуренции — с учетом национального (а то и локального — в рамках конкретного государства) характера труда и глобального характера капитала.

В силу сочетания малолюдности новых технологий и глобального характера конкуренции эта проблема не имеет простых решений, в том числе в рамках популярных идей «левого поворота» в экономике и политике России. Заметим, что неотъемлемой частью пути Китая к модернизации экономики и общества стал кризис госпредприятий 1990-х гг. — выгнавший на улицу и обрушивший в бедность миллионы людей (с жуткими историями — с оргпреступностью, с проституцией. Одновременно возник запас дешевой и первично квалифицированной рабочей силы под приход иностранного капитала (так, сворачивание пусть и устаревших, но профильных производств, например в автопромышленности, обеспечило кадрами с базовой квалификацией новый, базирующийся на притоке иностранных капиталов и инвестиций, автопром Особых экономических зон).

Мы — вместе с остальными модернизирующимися странами — стоим перед дурной дилеммой. С одной стороны, мы вынуждены участвовать в технологической гонке, потому что проигравший потеряет даже собственные внутренние рынки. С другой стороны, чтобы обеспечить себе позицию на мировых рынках, страны вынуждены экономить на издержках, повышать производительность труда. У нас потенциал такого роста производительности (для обрабатывающих производств) очень велик. Если брать за точку отсчета производительность труда в центрально-европейских странах (Венгрия, Польша, Чехия), то этот запас — примерно 30…50%, а если взять экономически развитые страны (Германия, Италия, Норвегия) — разрыв примерно двукратный и больше (рис. 1).

При нынешних параметрах выпуска такой рост производительности будет означать массовое, миллионных масштабов, высвобождение занятых (рис. 2). Поскольку пойти на это мы не можем, в российской экономике образовался замкнутый круг: избыточная занятость — низкие зарплаты (чтобы удержать издержки компаний) — бедность занятых (и недопотребление населения) — барьер для сокращения занятости.

Заметим, что ухудшение демографической ситуации, снижающее долгосрочное давление на рынок труда, создает «окно возможностей» для развития новых отраслей за счет горизонтального маневра занятыми между отраслями. Но это — масштабная государственная задача, предполагающая создание соответствующей по масштабу системы профессионального переобучения (примерно миллиона человек в год), жилищного строительства (80…100 млн м2 в год) и новых центров роста.

Снимок экрана 2021-08-16 в 17.26.14.jpg

Рис. 1. Производительность труда в базовых несырьевых отраслях в 2015–2017 гг., тыс. долл. по ППС

Если мы не сможем пройти по этой достаточно тонкой грани, одновременно сворачивая производство в одном месте (и в отраслевом, и в территориальном отношении) и разворачивая в другом, в больших масштабах переобучая и перемещая людей, то мы либо получим кризис торгового баланса (из-за кризиса конкурентоспособности российских товаров и роста импорта) и выбор между девальвацией и масштабным спадом производства, либо крайне негативную социальную ситуацию (как когда-то в Китае). У нас уже есть определенные стандарты отношений между обществом и людьми. Это — сложная, но реально выполнимая задача, которая находится в центре нашей экономической политики.

 Снимок экрана 2021-08-16 в 17.26.47.jpg

Рис. 2. Потенциал высвобождения занятых при выходе на нынешний уровень производительности труда Италии, тыс. чел.

Четвертое противоречие — между развитием и стабильностью. Это противоречие выходит на проблему технологического развития и социальных (этических) ограничений на него; промышленное развитие, создающее пространство для социального развития, и ограничения промышленного развития в логике предотвращения изменения климата.

С одной стороны, налицо массовый запрос на стабильность:

§ высоки риски развития — социальные (высвобождение занятых), давление на природу, «новая конфликтность»;

§ ухудшение демографического баланса и старение населения в развитых странах ведет к размыванию их конкурентных преимуществ плюс «новая ригидность» (усталость от постоянных перемен) и желание «остановить процесс».

По социальным причинам (старение населения и бóльшие требования к социальному комфорту) технологическое развитие, скорее всего, трансформируется в направлении экологически нейтральных/ природоподобных технологий — передачи «бремени решений» (человеко-) машинным системам.

Закрепление достигнутых позиций старых игроков (ЕС) в перспективе будет, видимо, идти через апелляцию к «высокотехнологичному неразвитию» — через «углеродные стандарты» доступа на рынок, избыточные барьеры в части безопасности, этические требования к продукции, гуманитарные/социальные обременения для партнеров. Собственно, это — просто механизм извлечения «институциональной ренты» от накопленного потенциала развития.

Для Евросоюза (который из-за старения населения, исчерпания природных ресурсов и технологического роста стран-конкурентов постепенно теряет классические конкурентные пре имущества) это — стратегия, основанная на реализации преимуществ в технологическом развитии и в институтах. Отсюда — создание барьеров для входа на рынок самих стран ЕС и стран, которые войдут с ними в альянс по стандартам доступа на рынок (углеродному индексу, использованию труда несовершеннолетних, гендерному равенству, поддержке разнообразных меньшинств, в перспективе — этическим стандартам в сфере цифровой экономики и искусственного интеллекта и т. д.). Выполнение таких требований ограничит доступ на рынок продукции менее технологически развитым странам (включая Россию) и даст простор для реализации более дорогой европейской продукции.

С другой стороны, только развитие позволяет снять постоянно возникающие противоречия:

§ создает противоречия и риски — и само снимет их, трансформируя себя и социальную среду;

§ создает новые центры силы, двигающие развитие мировой экономики в целом — в Китае идет индустриализация-3, на этот раз она базируется на выстраивании полноценной национальной инновационной системы (приоритеты — ИКТ, новая энергетика, робототехника, социальные технологии).

 Через развитие противоречия снять можно. А его остановка — даже под «этическими» лозунгами — приведет лишь к накоплению кризисного потенциала и его разрешению через коллапс социальной системы.

Часто звучат разговоры о том, что ради сохранения экологической ситуации, социальной и гуманитарной стабильности надо остановить развитие. В реальности итогом отказа от ускоренного развития станет консервация структуры сложившихся противоречий с попыткой зафиксировать существующее положение игроков (получающих ренту разных типов) в мировой экономике и политике. Напомним, что без промышленной революции в Германии и Британии не было бы общественных движений, более-менее приемлемой социальной ситуации, которая сложилась в Европе в золотой период, в 1950–1960-е гг., после восстановления экономики.

Все эти противоречия разворачиваются и будут развертываться на фоне масштабной трансформации глобального порядка: интеграция, дезорганизация и дезинтеграция идут одновременно.

С одной стороны, производство, прикладная наука и сфера безопасности регионализуются, а финансовая и институциональная системы остаются глобальными. Так, Китай успешно создал национальную инновационную систему «полного цикла», опирающуюся на «утилизацию» результатов глобальной науки. В США последние 10 лет развивается реиндустриализация.

Усиливается самообеспечение крупных центров силы энергоносителями — «сланцевая революция», «революция ВИЭ». Тема «сланцевой революции — это еще и история про самообеспечение США, точнее североамериканского центра экономического роста, нефтью. Газ у них канадский (и американский), нефть–американская (и немедленно возросла жесткость американской политики в Персидском заливе и Венесуэле), набор сырьевых ресурсов и производственных технологий тоже немаленький.

С другой стороны, регионализации финансовых систем не произошло: проекты альтернативных валютных пространств (Asio, Динар, Алтын…) не заработали.

В конце 1990-х и начале 2000-х гг. активно обсуждались темы образования суверенных валютных пространств: ожидалось, что за 10…15 лет вслед за евро стартуют Asio, «нефтяной динар» Персидского залива, может быть, валютные системы Латинской Америки. Говорили даже про возможность валюты Африки (уж не знаю, на каких активах). Ничего из этого не взлетело, даже евро, в общем, не вполне полноценная глобальная валюта, ну а юань стал лишь отчасти конвертируемым.

Статус глобальных макрорегиональных институциональных пространств не определен, и их перспективы не вполне ясны. С одной стороны, на наших глазах возникли и торговые споры США и Китая, и «кризисный протекционизм» в пандемию. С другой — только что «штатовская» администрация смогла распространить национальную юрисдикцию на глобальный уровень (санкции против России по «активам Дерипаски» и «Северному потоку 2.0» и против Китая по Huawei). Ирландскому премьеру, если не ошибаюсь, пришлось объясняться с рабочими ирландских заводов, почему глиноземный завод останавливается из-за претензий американского правительства к русскому миллиардеру.

Противоречие между глобальной финансовой институциональной системой и макрорегиональными центрами силы, основанными на производстве, является главным — задающим условия для разрешения всех остальных.

Пока главные игроки ищут выход в технологической гонке. При этом США опирается на глобальные научные сети кооперации, Китай — на трансформацию в своих целях их результатов через национальную инновационную систему и глобальную сеть сбыта. Кто кого обгонит в технологиях, в способности создавать новые товары и их идеи, тот и победит в борьбе за ресурсы, рынки и позицию в экономике. Но боюсь, что этого будет мало.

В этой ситуации запускается новое перераспределение труда, глобальные интеграционные процессы и возникают новые игроки.

Налицо диада глобальных вызовов:

§ институциональный вызов — перезапускаются глубокие интеграционные процессы: новая администрация США, видимо, перезапустит «глобальные партнерства». Тем временем в ходе саммита Ассоциации государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН) подписано крупнейшее в мире соглашение о свободной торговле (документ о Всестороннем региональном экономическом партнерстве — ВРЭП), ориентированное на Китай. Развивается китайский проект «один пояс и один Путь».

Это создает потенциал для формирования плотных кооперационных пространств, трансформирующихся в пространства безопасности. Между этими пространствами — напряженность.

§ структурный вызов: ведущие страны мира ведут дело к новому перераспределению ролей и функций в глобальном разделении труда. Происходит новое перераспределение производственных потенциалов: реиндустриализация США, завершение «второй модернизации» Китая. Старый глобальный (дис-)баланс производства, сбережений, долгов и потребления — разрушен.

 Велика вероятность новой волны (макро-)региональных конфликтов, сопровождающих дрейф «глобального центра силы» от США к Китаю

Ситуация чем-то напоминает первые 10–15 лет XX в. Есть Британия, «правящая морями», которая контролирует мировые торговые пути и мировой торговый порядок, и есть новые игроки, имеющие более конкурентоспособное производство, правда, не глобальное. Заметим, что в тот раз все кончилось очень плохо.

Подводя итог, можно сказать, что вся эта пестрая картина содержит два фокуса противоречий.

Первый — глобальное/национальное, которое будет выталкивать мир в серию кризисов. «Она [рецессия] действительно странная. Вспоминая русский язык, стоит говорить не о буквах латинского алфавита, а о какой-то Ш-образной кривой восстановления, если использовать русские буквы [в другом переводе — «если обратиться к безднам русского языка» — Д. Б.]… нас ждут какие-то «американские горки»… Это же война на истощение, поэтому наличие запасов — это важно». Эти слова заместителя директора исследовательского департамента МВФ Антонио Спилимберго дорогого стоят. Никакого гладкого перехода к новой ситуации не будет и быть не может. Не будет устойчивого развития. Развитие будет, но неустойчивое, через серию кризисов и турбулентностей. Или не развитие, еще более неустойчивое.

И второй фокус — это вопрос, на который у нас нет ответа: человек — он субъект развития общества или объект приложения социальных технологий? Раньше нам казалось, что есть человек-субъект, к которому можно адресоваться, который что-то будет делать, меняя общество и себя самого. Сейчас мы видим, что человек — это то, что может быть легко трансформировано и управляемо, который может действовать во вред собственным интересам, в том числе социальным, и т. д. А это — совсем другая картина мира.

Мы вступаем почти в столь же значимое время, как первая половина XX в., которое надолго определит новый «порядок вещей». Сегодня как в начале машинной эпохи, кто-то должен дать ответ на вопрос о месте человека в новом обществе и во взаимодействии с машинами, занимающими его место. Тот, кто его даст (хотя бы сформирует поиск ответов на новые вызовы) — получит влияние, превосходящее роль марксистского дискурса в XX в. (которые, в общем-то, его и сформировали, в том числе через формирование оппонентов себе).

Источник: http://www.forecast.ru/_ARCHIVE/Analitics/DB/SPEK-2020T1.pdf


Контакты

ПОКАЗАТЬ КАРТУ

Открытое акционерное общество
«Инновационный
научно-производственный центр
текстильнои и легкой промышленности»
(ОАО «ИНПЦ ТЛП»)

Адрес: 119071, Москва,
ул. Орджоникидзе, дом 12

Телефон: +7 (495) 777-43-08

Факс: +7 (495) 777-43-08

E-mail: info@inpctlp.ru